Нелюдь - Страница 5

- Двуликий силен и коварен: для того, чтобы ввергнуть девицу Селинию в бездну Неверия, ему хватило всего одного слова…

Еще одна пауза, во время которой монах гневно оглядывает толпу, и его голос превращается в рык:

- Да, всего одного слова! Слова лжи, сказанного ею на исповеди! Она согрешила, но решила, что молчание способно скрыть ее позор… Скрыло! Только не от Двуликого: ощутив ее слабость, Бог-Отступник проник в ее душу, отравил кровь и лишил Посмертия!!!

Люди, стоящие вокруг меня, бледнеют и почти одновременно чертят в воздухе отвращающие знаки.

- А когда на улицу вышли эти несчастные, она уже несла в себе его суть… Призывный взгляд… влажные губы… обнаженное бедро… - монах словно выплевывает слово за словом - и души наших братьев во Свете поглотило всепожирающее пламя греховной страсти…

Кривлю губы в ухмылке: да, 'страсть' была. На самом деле! Ибо четвертый насильник, пьяный до синевы, не слышал ни хруста перебиваемых позвонков, ни треска проламываемого черепа, ни диких криков тех, кто умирал в каких-то двух локтях от него…

- … Они молили его о прощении! Однако Посох Тьмы не знает милосердия. Как и его бездушный хозяин. И выпил одну душу за другой…

- …приблизив Нелюдь к Темному Посмертию… - еле слышно шепчет мужской голос за моим левым плечом.

Где-то на краю сознания вспыхивает почти забытая боль.

Чтобы не думать о прошлом, я привычно оглаживаю зарубки Пути и невесть в который раз за день мысленно повторяю:

'Осталось полтора пальца… Всего полтора пальца… И…'

Глава 3. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Пятый день четвертой десятины второго лиственя.

… Три цвета. Серый, белый и красный. Серый клинок, с кромкой, чуть подсвеченной алым. Белые блики на белогорском шлеме с роскошным красным плюмажем. И бордовая роза, лежащая рядом с серебристо-стальной латной рукавицей…

Рисунок мэтра Ланниора был безумно красив и донельзя романтичен: стоило прикрыть глаза, как перед внутренним взором появлялся могучий воин в иссеченных доспехах, восседающий на белоснежном коне и пристально вглядывающийся в полумрак трибун.

Миг, другой - и в его глазах, все еще видящих отблеск солнца на доспехах последнего поверженного противника, загоралась надежда, а с искусанных губ чуть слышно срывалось имя:

- Мэй…

- Мэ-э-эй? И что это ты тут читаешь, а?

Услышав скрипучий голос Аматы, я торопливо свернула свиток, найденный в одном из старых сундуков, и попыталась убрать его за спину. Не тут-то было: кормилица коршуном бросилась ко мне и вцепилась в плетеный шнурок с кожаной биркой, на которой были вышиты инициалы автора.

- Что это? Богомерзкие рисунки Ланниора Орнуанского? - разглядев затейливо переплетенные буквы 'Л' и 'О, растерянно спросила она. А потом гневно засверкала глазами. Так, как будто я держала в руках не эскизы для вышивания, которые были в моде каких-то тридцать-сорок лиственей тому назад, а ядовитую змею.

- Что в них богомерзкого? - спросила я. - Самые обычные рисунки…

- Обычные? - кормилица набрала в грудь воздуха, сжала сухонькие кулачки и взвыла: - Ланниор рисовал ОРУЖИЕ! То, чем твари, не верующие во Вседержителя, лишают людей жизни и надежды на посмертие!!!

- Твари? По-твоему, мой отец и Тео - твари?

- Барон Корделл уже осознал свою ошибку и теперь пытается вернуться к Вседержителю… - тоном, не терпящим возражений, заявила Амата. - А Теобальд погряз во грехе и сейчас на полпути к Отречению!!!

Я почувствовала, что задыхаюсь:

- Ты… ты…

- Убивать себе подобных - один из девяти смертных грехов! - указательный палец старухи уткнулся мне в грудь, а глаза полыхнули огнем безумия. - 'Тот, кто отворил кровь единожды, подобен скакуну, вступившему на тонкий лед: любое движение, кроме шага назад - суть путь в Небытие! Тот, кто отворил кровь дважды и более, воистину проклят: он никогда не найдет пути к Вседержителю…'

Цитата из Изумрудной Скрижали, чуть ли не каждую проповедь повторяемая братом Димитрием, ударила по сердцу, как молот кузнеца - по панцирю светлячка. И сковала мое горло льдом.

- Тео - верный вассал короля! - справившись с собой, чуть слышно прошептала я. - Он отправился на войну только потому, что выполнял высочайшее повеление нашего верховного сюзерена…

- 'Нет королей, кроме Вседержителя!' - патетично воскликнула старуха. - 'А те, кто тщится затмить славу его, суть слуга Двуликого…'

- Его величество Шаграт - слуга Бога-Отступника? - ошалело переспросила я. - Ты вообще понимаешь, что несешь?

Амата вскинула подбородок и презрительно усмехнулась:

- Слуга! Причем один из вернейших! Ибо кто, кроме них, мог издать богомерзкий указ об особом судопроизводстве в отношении Бездушных?

Спорить с последним утверждением было трудно: о народных волнениях, которые последовали за этим указом, рассказывала не только Амата, но и отец. Поэтому я замолчала. И невольно поежилась…

Поняв, что ее аргумент подействовал, старуха потянулась к свитку, все еще зажатому в моей руке. Ее голова на миг оказалась между мною и подсвечником, и спутанные седые лохмы, не знающие гребня, вдруг вспыхнули и превратились в холодное белое облако! Я побледнела: Вседержитель подавал знак, проигнорировать который смог бы разве что неразумный младенец…

- Спаси и сохрани… - прошептала я, отбросила в сторону свиток и осенила себя знаком животворящего круга…

Не знаю, что Амата углядела в моих глазах, но гнев в ее взоре тут же угас. А она, враз забыв про мэтра Ланниора и его рисунки, ласково погладила меня по голове: