Нелюдь - Страница 42

- Он умрет… Сам… - с кривой усмешкой шепчу я. - За ним - я…

А через мгновение с ужасом понимаю, что моя рука уже прижимает мокрую ткань к его губам…

- Спасибо, Ларка… - шепчет Кром. И у меня обрывается сердце: в его голосе я чувствую ЛЮБОВЬ! Ту самую, настоящую. О которой мне столько рассказывала мама.

Закусываю губу и невидящим взглядом таращусь во тьму. Пытаясь как можно точнее вспомнить то, что брат Димитрий говорил о слугах Двуликого. Вернее, об испытываемых ими чувствах:

'Бездушные - это оболочка, несущая в себе отпечаток воли Бога-Отступника. Живое воплощение его желания убивать. Поэтому они испытывают только половину чувств, доступных обычному человеку. И эта половина - темная.

Злость… Бешенство… Отвращение… Презрение… Ненависть… - слуги Двуликого живут и дышат Тьмой. И в этой Тьме нет ни одной светлой искорки.

Как бы вы ни старались, Бездушные никогда не почувствуют ни нежности, ни уважения, ни любви, ни сострадания. Они ненавидят даже своих родных - мать, которая подарила им жизнь. Отца, чья кровь струится в их жилах. Детей, которых они породили. И эта ненависть выжигает их изнутри.

Не ищите в них Света. Ибо его в них нет…'

'Не ищите в них света. Ибо в них его нет…' - мысленно повторяю я. Потом склоняюсь над Кромом и смотрю на его лицо, пытаясь найти на нем отблески души…

Вертикальной складки между вечно насупленными бровями нет. Куда-то делись и морщины вокруг рта. Обычно плотно сжатые губы расслаблены, и жадно тянутся к влажной ткани.

Взгляд падает на жуткий шрам на его щеке. Пугаюсь. А потом мысленно усмехаюсь: это не отблеск души, а след пережитого…

Кадык, обтянутый кожей, дергается вверх-вниз, и я снова слышу горячечный шепот. На этот раз не мольбу, а утверждение:

- Какая ты у меня красивая…

Отшатываюсь. С ужасом вспоминаю, что сижу в одной нижней рубашке. Вспыхиваю… и криво усмехаюсь, сообразив, что это говорится не мне. А той самой Ларке, с которой он бредит все эти двое суток.

Снова склоняюсь над его лицом и, подумав, выжимаю на его губы еще одну капельку воды…

- Спасибо, Ларка… - снова хрипит Кром. А потом открывает глаза.

В них - Бездна. Бездна благодарности. И такая искренняя любовь, что у меня захватывает дух и начинает щипать глаза.

- Еще… - просит Бездушный. - Хотя бы глоток…

- Воды нет… - выдыхаю я. - Совсем… Это - роса. С моего камзола…

Взгляд тускнеет. Губы сжимаются. А между бровей снова появляется глубокая вертикальная складка.

- В балке… ошую… родник…

- Там волки…

- Ясно… - одними губами произносит он и затихает.

Ненадолго. Минут на десять. Потом осторожно перекатывается на правый бок и пытается встать.

Превращаюсь в слух: при таком количестве незаживших ран он должен стонать от боли. Или, хотя бы, скрипеть зубами!

Ан нет - молча становится на колени, встает, поправляет чекан и шагает в угол. К здоровенному сундуку, окованному железными полосами.

'Поднимет крышку - начнут кровоточить раны…' - мысленно вздыхаю я, вскакиваю на ноги и успеваю помочь до того, как он до нее дотягивается.

- Спасибо… - шепчет Кром. С самой настоящей благодарностью! И не к какой-то там Ларке, а ко мне!!!

'В них нет Света?' - ошалело спрашиваю себя я. - 'А это что?!'

Он нагибается… Медленно-медленно… Достает из сундука гнутый котелок, выпрямляется и, пошатнувшись, поворачивается к двери…

- Ты куда? - спрашиваю его я.

- За водой…

И улыбается.

Неуверенно.

Так, как будто не делал этого с самого детства…

Глава 19. Кром Меченый.

Второй день первой десятины третьего лиственя.

… Три из четырех переметных сумок, позаимствованных мною у вассалов графа Варлана взамен наших, сгоревших вместе с постоялым двором, оказались разодраны, а их содержимое - разбросано по поляне. Впрочем, большая часть их несъедобного содержимого не пострадала. Да и съедобного - тоже: волки не позарились ни на сверток с вареной репой, ни на десяток головок чеснока, ни на полотняные мешочки с крупами и зерном. А так же не тронули склянки с целебными мазями, связки арбалетных болтов и инструменты для ремонта сбруи. Зато вымазали в крови почти всю сменную одежду, погрызли кожаные фляги с водой и вином, и сожрали все вяленое мясо, овечий сыр и вареные яйца.

Поэтому к охотничьему домику я возвращался с добычей: в полотняном мешке, найденном мною в одной из сумок, находились крупы, остатки овощей, пять когда-то чистых нижних рубах, трое штанов, четыре десятка арбалетных болтов. И кое-какая мелочь вроде свертка с мыльным корнем, двух баночек целебной мази и кусков ткани, используемой для перевязки ран. А у меня на поясе висел трофейный арбалет - неплохое средство для выживания. Особенно для тех, кто не в состоянии нормально передвигаться. И может пользоваться только одной рукой…

… Увидев меня выходящим из леса, баронесса д'Атерн, выглядывавшая в щелку между неплотно прикрытой дверью и косяком, мгновенно распахнула ее настежь и настороженно спросила:

- Стая ушла?

Я молча кивнул: ушла. Скорее всего, на охоту.

- Точно? Я их слышала! Совсем недавно!!!

Кивнул еще раз.

Она густо покраснела, опустила взгляд и еле слышно прошептала:

- А ты не сводишь меня к роднику? Мне надо… Очень…

Я пожал плечами и мысленно обозвал себя придурком - только что затянувшаяся рана на плече полыхнула пламенем, а порез на спине неприятно защипал.

Гримасу, возникшую на моем лице, баронесса приняла за отказ. И помрачнела. Пришлось говорить:

- Свожу…