… Добравшись до нужного места, Шаграт отодвинул в сторону крышку смотрового глазка и припал к ней ухом. И еле удержался от стона: от прикосновения к холодной стене оно резануло такой болью, что на глаза навернулись слезы. Пришлось прикладывать левое. И вслушиваться 'через не могу'.
На лестнице оказалось тихо - ни звуков шагов, ни лязга оружия, ни голосов.
Выждав с минуту, король пропихнул в дырку монетку и снова припал к отверстию.
На звон золотого не среагировал никто…
- Значит, заговорщики - только в Западном крыле… - буркнул он, снял с себя камзол, намотал его на левую руку, проверил, как выходит из ножен кинжал, и прикоснулся к торчащему из стены кирпичу. Тот чуть заметно дрогнул - и часть стены медленно ушла в пол.
Выскользнув на лестницу, Латирдан остановился и снова превратился в слух. Внизу, в помещении, которое голубятники использовали как хранилище для топоров, пил и всякой дряни, было тихо. А сверху раздавалось приглушенное воркование голубей и чуть слышный скрип половиц. Потом скрипнула дверца одного из паровочных ящиков, и до короля донесся расстроенный вздох старого Мешвара:
- Ну и что мне теперь с тобой делать?
Король выхватил кинжал и прижался к стене.
- Вокруг столько красавцев-ветерков, а ты повелась на обычного носача! Эх, дуреха ты, дуреха…
'С голубями разговаривает…' - облегченно выдохнул Латирдан, бесшумно поднялся по лестнице до машикулей, выглянул наружу и… в сердцах помянул Двуликого: в зеркале воды, подернутом легкой рябью, отражался край рва. И перевернутые вверх ногами всадники на черных, как смоль, лошадях на самом его краю…
…- Ваше величество, это вы? - услышав голос короля, испуганно воскликнул Мешвар.
- Я, я… - прорычал монарх, в два прыжка преодолел оставшиеся ступени и ворвался на голубятню.
Голубятник тут же бухнулся на колени, прижался лбом к полу, усыпанному пшеном и заляпанному голубиным пометом, и затараторил:
- Не велите казнить, сир! Я недоглядел - Пушинка спуталась с носачом, и теперь…
- Двуликий с ней, с твоей Пушинкой!!! - рявкнул король, сорвал с левой руки камзол, огляделся по сторонам и, выбрав паровочный ящик помассивнее, попробовал сдвинуть его с места.
Ящик сдвинулся на пядь и застрял.
- Ну, что встал? Помогай! - воскликнул он и, дождавшись, пока старик возьмется поудобнее, скомандовал: - Толкай!!!
Ящик скользнул вперед и перекрыл входной люк.
- Кидай внутрь мешки с пшеном. Живо!!!
Мешвар начал служить на голубятне еще при деде Шаграта, поэтому прекрасно знал, чем чревато неповиновение - мгновенно забыв про порченую голубку, он проковылял к ларю с кормом и вытащил из него тяжеленный мешок.
- Все, какие есть… - на всякий случай уточнил монарх, потом вытер перепачканные ладони о штаны и открыл шкаф с писчими принадлежностями.
- Может, писаря позва… - начал, было, голубятник, потом наткнулся на бешеный взгляд сюзерена и побледнел: - Простите, сир! Уже несу следующий!
Срывать злость на ни в чем не повинном старике было глупо, поэтому Шаграт заставил себя успокоиться, вытащил из шкафа связку перьев, чернильницу, стопку листов пергамента и металлическую тарелку с песком, перетащил это к столу, за которым обычно трудился писарь, и упал в продавленное кресло…
… Очиненное перо обмакнулось в чернила, и десница короля самолично вывела на листе малюсенькие буквы:
… Пятый день четвертой десятины второго лиственя…
Сообразив, что тратит время зря, Шаграт скомкал лист, отбросил его в сторону и взялся за следующий:
… В Авероне - мятеж. Жду. Шаграт Второй, Латирдан…
- Запечатай и отправь графу Мирдиану Уллирейскому… - присыпав письмо песком, приказал король. Потом осторожно прикоснулся к больному уху, поморщился, стянул с пальца перстень-печатку, аккуратно поставил ее на стол, пододвинул к себе следующий лист… и сообразил, что Мешвар перестал таскать мешки. - Не сейчас, а когда завалишь люк. А я пока напишу остальные…
Четвертый день четвертой десятины второго лиственя.
… Пламя взлетает по стенам сарая, как белка на вершину сосны. И, на мгновение замерев у конька крыши, прыгает ввысь. Туда, где в разрывах угольно-черных облаков мелькает мутный желтый глаз Дэйра. Вытянувшись на десяток локтей, оно замирает, а потом рассыпается мириадами искр, которые устремляются вниз. К земле, залитой кровью и заваленной бьющимися в агонии телами…
Делаю шаг… потом второй… Стряхиваю с плеч навалившуюся тяжесть… Не глядя, отмахиваюсь засапожником… Ощущаю, как вздрагивает чье-то тело, прыгаю в огонь и…
…и просыпаюсь.
По щеке скатывается слеза. Торопливо смахиваю ее рукой, вслушиваюсь в непрекращающийся шелест над головой и криво усмехаюсь: это не я. Дождь…
Приподнимаю голову и смотрю под стреху крыши. В чуть посветлевшую пелену дождя. Поминаю Двуликого и снова опускаю голову на котомку.
За спиной раздается испуганный шепоток:
- Проснулся…
Переворачиваюсь на другой бок, вглядываюсь в темноту, слышу испуганный вскрик и усмехаюсь еще раз: да, я проснулся. И сейчас уйду…
Чуть подрагивающие пальцы правой руки привычно нащупывают посох, пробегают по зарубкам, прикасаются ко вчерашней и… замирают: это еще не конец Пути: впереди - еще полтора пальца гладкой древесины, до блеска отполированной моими ладонями.
Полтора пальца - это много. Очень много. Но, как говорил Арл, 'не мы выбираем Дорогу, а она - нас'…
Удерживаю тяжелый вздох, готовый сорваться с губ, подтягиваю к себе котомку и слезаю с повети. Поворачиваю голову вправо, потом влево… и натыкаюсь на до смерти перепуганный взгляд тощего рыжеволосого мальчишки в насквозь промокшей рубахе и до ужаса грязных портках.